36. Церковь и Москва в годы междуцарствия

Зеньковский С.А. Русское Старообрядчество


К сожалению, до сих пор остается неизвестным, кто отдал приказ о сожжении Аввакума и его пустозерских единомышленников, но трудно сомневаться в том, что инициатором их казни был тот самый “Якимушка батюшка”, как в своем письме к царю Феодору протопоп называл патриарха. Привыкший к военной дисциплине и не любивший церемониться с врагами, патриарх Иоаким не переносил непослушания и неподчинения своей власти и, несомненно, рассматривал церковных “непокорников” просто как дезертиров или ослушавшихся начальства солдат. В годы фактического междуцарствия 1676—1689, когда после смерти царя Алексея на троне сидел сначала болезненный юноша-наследник — царь Федор, а затем его братья, цари-дети Петр и Иван, за которых их сестра София пыталась управлять Россией из кремлевского терема, — крутой и волевой бывший армеец Иоаким оказался одним из старших и наиболее влиятельных придворных и государственных деятелей. Его влияние возрастало с каждым годом. Еще при царе Алексее, едва вступив на патриарший престол, Иоаким с помощью собранного им церковного собора быстро и решительно расправился со своим личным врагом, архиепископом Иосифом Коломенским. Архиепископ Иосиф стал чуть ли не всероссийской знаменитостью благодаря своему жестокому обращению с подвластным ему духовенством и едкой критике богословски не очень ученого нового патриарха, про которого он говаривал, что тот “не учен, трус и не постоянен”. Быстрая расправа со злополучным Коломенским владыкой явно показала, что Иоаким не заслуживал хотя бы последних из этих эпитетов[73].

В 1675 году, созвав новый собор, твердый, но осторожный и неопрометчивый “Якимушка”, предпочитавший санкцию собора личному административному воздействию, добился окончательного проведения в жизнь постановлений собора 1667 года о неподсудности клира гражданской власти и о полном упразднении Монастырского приказа. По существу это было возвращение к традиционной средневековой общеевропейской и русской практике, которая исключала духовенство из общегосударственной юрисдикции[74], и было значительной победой русского епископата, который, как и католическая иерархия, всегда стремился к независимости от светских властей. Когда на соборе 1666—1667 годов митрополиты Павел Крутицкий и Сарский и Иларион Рязанский протестовали против решения иерархов Востока, что “патриарху быть послушливу царю”, они, конечно, отражали настроения большинства русских архиереев.

После смерти царя Алексея, не теряя времени, патриарх Иоаким сейчас же, 14 марта 1676 года, созвал новый церковный собор, на котором еще раз показал, что он не умеет забывать обид, и провел на нем осуждение и ссылку в Кожеезерский монастырь еще недавно очень влиятельного царского духовника, Андрея Посникова, и настоял на переводе из Ферапонтова монастыря в суровое заключение Кирилло-Белозерской обители своего бывшего покровителя, а затем врага патриарха Никона[75].

Не менее успешно был проведен Иоакимом собор 1681—1682 годов[76], на рассмотрение которого правительство предложило план широкой, почти что революционной перестройки системы русской иерархии. Справедливо полагая, что в основе главных бед русской церкви, в том числе раскола между сторонниками старого обряда и основным телом церкви; отсутствия связи между владыками и клиром; злоупотреблений епископата и его клевретов-чиновников; недостатков работы низшего духовенства и других трудностей, — прежде всего лежат малочисленность епископов и обширность пределов епархий, советники Федора предложили увеличить число епархий и реорганизовать соотношения между митрополитами и епископами.

От лица московского правительства три царских любимца — Иван Максимович Языков, Алексей и Михаил Тимофеевичи Лихачевы — и новая восходящая звезда русской государственной мысли, молодой князь Вас. Вас. Голицын предложили уменьшить размеры епархий, провести иерархическое подчинение рядовых епископов митрополитам и увеличить число таковых областных митрополитов до двенадцати, а общее число подчиненных им владык-архиереев до семидесяти двух[77]. Предложенная реформа русской церковной иерархии увеличила бы общее число епархий почти в пять раз, так как в то время в России было всего лишь семнадцать архиереев. Из числа этих семнадцати епархий пятнадцать было старых: одна, Московская, была патриаршей; четыре — митрополичьими: Новгородская, Казанская, Ростовская и Сарская [с резиденцией в Москве на Крутицах]; восемь епархий были архиепископскими: Вологодско-Великопермская, Суздальско-Тарусская, Смоленско-Брянская, Рязанско-Муромская, Тверско-Кашинская, Астраханско-Терская, Сибирско-Тобольская и Псковско-Изборская; и две епископских: Коломенско-Каширская и Карельско-Орчинская. В 1667 году к ним была добавлена Белгородская епархия и в 1672 году — митрополичья Нижегородская. Правда, собор 1666—1667 годов постановил открыть ряд других новых епархий, но оппозиция архиереев, боявшихся, что с уменьшением их епархий уменьшатся и их доходы, и уверявших, что на новые епископии нет ни средств, ни достойных кандидатов, уже тогда помешала упорядочению церковного управления[78].

Не удивительно, что и в 1682 году русский епископат отнесся крайне враждебно к предложению правительства, которое так радикально предлагало уменьшить епископские округи и угрожало снижением доходов владык. Поэтому архиереи сначала предложили ограничить общее число епархий, включая и митрополичьи, всего лишь тридцатью четырьмя и в конце концов свели почти что на нет весь правительственный проект церковно-административной реформы, открыв всего лишь четыре новых епархии. Две из них были на сильно зараженном старообрядчеством Севере: Устюжская и Холмогорская, другие две — на неспокойной казачьей и мордовской юго-восточной украине: Воронежская и Тамбовская[79]. Но, соглашаясь на открытие новых архиерейских округов, русские владыки вместе с тем отказались организовать правильное иерархическое подразделение русских епископии, отвергнув проект подчинения рядовых архиереев областным митрополитам. В этом сказались как недоверие рядовых епископов к сильным и богатым митрополитам, так и прочно вкоренившаяся традиция иерархического равенства всех русских владык перед авторитетом главы церкви — патриарха и главы государства — царя, несмотря на то что они носили различные, но не имевшие административного значения названия сана: митрополита, архиепископа и епископа. Этот отказ координировать работу епископов под окормлением областных митрополитов был объяснен будто бы желанием избежать “разногласия, распри и высоты”. Ряд других пунктов программы собора имел целью упорядочить жизнь монастырей и белого духовенства; монахам было запрещено переходить из монастыря в монастырь и вести бродячий образ жизни; для нищих и странников были организованы богадельни.

Особый отдел постановлений собора был направлен непосредственно против старообрядцев, которым запрещалось собираться на молитвы в частных домах и которых духовенство должно было отсылать к государственному суду для наказания. Царская грамота того же 1682 года давала епископату новые, расширенные полномочия по борьбе с расколом[80]. Видимо, в связи с этими постановлениями Аввакум и его пустозерские единомышленники и погибли на костре в начале 1682 года.

Не пойдя навстречу пожеланиям правительства, которое по всей вероятности выдвинуло этот проект реорганизации церковного управления по инициативе кн. В. В. Голицына, увлекавшегося административной реформой русского управления, епископат последних десятилетий Московской Руси сохранил на короткое время свои доходы и свою независимость от иерархического возглавления. Но этим же епископат подорвал свой авторитет и потерял последнюю перед петровскими реформами возможность разумно реорганизовать и этим усилить русское церковное руководство. Не прошло и сорока лет после этого собора, как Петр I, не спрашивая ни совета, ни мнения своих архиереев, сам перестроил и секуляризовал русскую церковную администрацию и умалил роль не только епископата, но и самой церкви в жизни государства и общества. А в течение этих четырех десятилетий временно продолжавшая жить по-старому русская иерархия по-прежнему теряла своих детей духовных, все в большем и большем количестве уходивших в раскол от церковно нерадивых владык.

Проявив себя сугубым охранителем привилегий высшего духовенства, патриарх Иоаким в то же время решительно выступил против родовитой аристократии, которая наподобие владык духовных держалась за свои старые преимущественные права, и 12 января 1682 года поддержал инициативу правительства в вопросе уничтожения местничества на чрезвычайном “сидении” совместной сессии боярской думы и освященного собора. Во время этого сидения юный царь Федор, осудив древний обычай местничества, предложил думе и собору решить “всем разрядам и чинам быть без мест, или по-прежнему быть с местами”[81]. Патриарх решительно поддержал царя и правительство и резко высказался за упразднение местничества, от которого, по его словам, “аки от источника горчайшего вся злая и Богу зело мерзкая” злоба происходила. “Сидение” думы и собора решило принять предложение царя, и когда определявшие местнические соотношения разрядные книги были сожжены, то Иоаким еще раз наставил членов думы крепко соблюдать начатое и совершенное дело.

Это совершенно различное отношение патриарха к упорядочению дел в администрации царства и администрации священства еще раз подчеркивало его неспособность почувствовать настоятельнейшую необходимость поднять на должную высоту деятельность и духовную ответственность русской иерархии.

Созыв церковного собора 1681—1682 годов и уничтожение местничества оказались последними значительными государственными событиями царствования Федора Алексеевича. Молодой, но болезненный царь вскоре после этого стал быстро ослабевать от своих многочисленных немощей. Потеряв свою первую жену из западнорусской шляхты, Агафию Грушецкую, он женился 14 февраля того же 1682 года на незнатной дворянке Марфе Апраксиной. Возможно, что торжества, связанные со свадьбой, его очень утомили и уже через два с половиной месяца после женитьбы, 27 апреля, его не стало. Царь Федор скончался, не оставив ни прямого наследника, ни назначив себе преемника. Эта неясность династической последовательности привела к новой смуте, так как царская семья была разделена на два непримиримых лагеря.

Еще при жизни царя Алексея наметился раздор в его семье: родственники и дети от его первого брака с Марией Милославской не могли примириться с новой мачехой царицей Натальей, урожденной Нарышкиной, с которой царь бракосочетался в 1671 году. Помимо Федора, от первого брака царя Алексея его пережили только слабоумный, полуслепой и физически очень слабый Иван и многочисленные дочери, возглавляемые умной, крепкой и честолюбивой Софьей. За царицу Наталью и ее десятилетнего, в 1682 году родившегося сына Петра, отличавшегося здоровьем и умом, горой стояли многочисленные Нарышкины, их родственники, а после смерти Федора и его любимцы, государственные дельцы Лихачевы, Языков, и родственники царицы Марфы — Апраксины. Патриарх со свойственным ему здравым смыслом тоже стоял за здорового и умного царевича Петра и вел за него агитацию среди духовенства и двора. Его выступления сыграли значительную роль в решении бояр и двора провозгласить царем молодого, но крепкого и живого Петра.

В тот же самый день 17 апреля, когда царь Федор умер, Нарышкины, родственники и примкнувшие к ним Лихачевы, Языков и Апраксины и их сторонники собрали около царского дворца толпы москвичей, которые криками потребовали избрания Петра на царство. Патриарх и бояре в свою очередь приговорили, чтобы Петр, а не его слабоумный брат Иван стал царем, и новое царствование началось. Но родня первой жены Алексея Михайловича, Милославские, возглавляемые честолюбивой царевной Софьей, ее дядей Иваном Михайловичем Милославским и их другом кн. Иваном Андреевичем Хованским, подняли против Нарышкиных стрельцов московского гарнизона. Всего лишь через две недели после избрания Петра взбунтовавшиеся и недовольные своим начальством стрельцы выступили на “защиту прав Ивана”. Три дня, 15—17 мая, Москва была в их руках; много Нарышкиных и их сторонников были убиты. Иван был провозглашен соцарем Петра уже 26 мая, а 29 под давлением стрельцов, за спиной которых стояли Милославские, бояре постановили “дел правление вручить... царевне Софье Алексеевне... для того что они, великие государи в юных летах”[82].

Стрелецкий бунт привел к всеобщему ослаблению контроля власти и состоянию анархии в самой Москве. Испуганное правительство не только не наказало стрельцов, но дало им почетное звание “надворной пехоты” и распорядилось поставить памятник в честь их майских “подвигов”[83]. Падение авторитета власти позволило уже готовившимся с подачей челобитной старообрядцам усилить свою агитацию. Как уже упоминалось, еще до казни Аввакума и его пустозерских соузников, старообрядцы собирались подать царю Федору челобитную о восстановлении старой веры. Инициатором этого плана был неутомимый и неуловимый игумен Досифей, все время путешествовавший между Поморьем, Москвой и Доном, организовывая своих единоверцев. Аввакум тоже стоял за подачу челобитной и писал своим духовным детям Борису и “прочим рабам Бога высшего”, что “изволившу Духу Святому вложити во ум отцу Досифею с челобитными по жребию стужати царю о исправлении веры”[84]. Казнь пустозерцев на время могла устрашить их московских сообщников, но последовавшая за ней смерть царя Федора, известного своей склонностью к Западу и нелюбовью к традиционалистам, и развившаяся затем стрелецкая смута, несомненно, ободрили раскольников. Можно предполагать, что подготовкой подачи челобитной руководил сам Досифей, оставшийся из осторожности вне Москвы[85]. Непосредственное проведение подачи челобитной выпало, ввиду опасности этого предприятия, по жребию на нескольких монахов. Но неожиданно для раскольников их план значительно расширился и получил поддержку стрельцов, которые еще со времени пребывания Аввакума в Москве сочувственно относились к старой вере. Реформы армии и организация полков иноземного строя, которые грозили полным уничтожением стрелецкого войска, раздражали стрельцов, озлобляли их против новшеств и перемен и еще больше склоняли в сторону старообрядцев. Назначение после майского стрелецкого бунта главой Стрелецкого приказа князя Ивана Андреевича Хованского, наказанного батогами еще в начале 1670-х годов за свою приверженность к древлему обряду, облегчала проведение подачи челобитной и давала, может быть, надежду даже на насильственное восстановление старой веры[86].

Стрельцы Титова полка сами проявили инициативу, шедшую навстречу пожеланиям Досифея. Они у себя в полку начали составлять челобитную, чтобы “старую православную веру восстановити, в коей Российские чудотворцы Богу угодили”, и вошли для этого в контакт с представителями населения московских слобод[87].

Немедленно нашлись и идеологи, помогшие составлять текст челобитной. Это и были те монахи, которые по поручению Досифея сошлись в Москву с разных сторон России для подачи челобитной, а может быть, и для подготовки реставрации старой веры с вооруженной помощью стрельцов[88]. Как позже на допросах показывали эти монахи, все они были ставленниками Досифея и его друга Иова и прибыли в Москву незадолго до стрелецко-раскольничьей попытки переворота[89]. Один из них был из числа немногих уцелевших монахов-соловчан.

Многие “посацкие люди нецыи неискусные паче прельщения приступиша” к стрельцам[90]. Появление на политической сцене этой новой социальной группы, усиленной чернью и холопами, стало заметно еще во время майских беспорядков, когда были сожжены Судебный и Холопский приказы, в которых хранились и крепостные, и уголовные архивы[91]. В июне возбуждение в этих низших социальных слоях населения снова начинает расти. Большие толпы народу собирались на московских площадях и вместе со старообрядческими агитаторами обсуждали достоинства старого обряда и способы возвращения к нему. Тем временем раскольничий штаб в составе оставившего любопытнейшие записки об этих событиях бывшего келейника Макарьевского монастыря Саввы Романова, Никиты Борисова и иеромонаха Сергия — видимо, ученика Аввакума, игумена Сергия, в миру Симеона Крашенинникова, — продолжал работать над составлением челобитной[92]. Нашлись и другие помощники. Сам “державший старое благочестие и читавший по старым книгам” князь Хованский помогал неожиданно сложившемуся раскольничьему центру. С его одобрения к составителям челобитной примкнул и старый участник событий 1666 года, в свое время покаявшийся на соборе патриархов, умный и систематичный священник Никита Дружинин. Появились и другие духовные вожди, в том числе спасшийся с Соловков о. Савватий и несколько волоколамских монахов. Решено было добиться от царей и патриарха устройства публичного диспута. Местом диспута было выбрано Лобное место, “перед всем народом и были бы тут цари государи и благоверная царица Наталья Кирилловна, и патриарх со всем своим собором”[93].

Заговорщики надеялись устроить прения 25 июня во время коронации царей Ивана и Петра, но Хованский отговорил их, боясь спровоцировать силы противников во время такого торжественного дня. Число сторонников старой веры росло все больше и больше. Девять стрелецких полков и московская артиллерия высказались в их пользу. Остальные десять стрелецких полков еще колебались и пока что еще не решались подписаться под челобитной о восстановлении старой веры[94]. Так как в каждом из полков было около 700—1000 человек, то силы, на которые могли опираться заговорщики, оказались очень значительными[95]. Хованский и сам спешил действовать. Порывистый, но не упорный, он успел уже несколько отойти от первых ролей после передачи регенства Софье. Сама Софья, жаждавшая власти, не собиралась делить ее с честолюбивым князем. Силы, соединившиеся в мае для свержения Нарышкиных, теперь сами входили в конфликт, споря между собой о разделе управления государством[96]. Положение самого Хованского усложнялось отсутствием средств. В руках его и его семьи были только Стрелецкий и Судный приказы, которые не располагали средствами и не могли финансировать его дальнейшей политической деятельности. В своих письмах он жаловался на безденежье и писал сыну “а ныне я Бога свидетеля поставлю на душу свою. Если у меня была одна копеечка, и я бы тое на две рассек, половину бы к вам прислал... я [до сих пор] над собой такой нужи и бед не видал”[97]. Опасения за свою власть и погоня за деньгами толкали прослывшего под насмешливым прозвищем Тараруя князя на опрометчивые поступки и, не подготовив достаточно свои силы, он назначил выступление раскольников и диспут на начало июля.

Собрав стрелецких выборных и представителей слобод, Хованский прежде всего запросил их: “Все ли вы полки за едино хощете стоять за старую христианскую веру?” Ответ был единогласен: “Мы государь, царский боярин, все полки и чернослободцы за едино рады стоять, за старую христианскую веру”[98]. Тогда Хованский повел их к патриарху Иоакиму. Первый спор раскольников с патриархом, состоявшийся без народа, в палатах Кремля, не дал никаких других результатов кроме того, что церковные власти сменили греческие жезлы на старые русские.

Новый публичный диспут был назначен на 5 июля. Любопытно отметить, что мать Петра, вдовствующая царица Наталья Кирилловна, в свою очередь, боясь усиления правительства Софьи, предупредила своих недавних врагов стрельцов о том, что спор в помещении дворца может быть опасен для раскольничьих вождей, так как Софья могла бы их там легко арестовать[99].

Уже рано утром 5 июля на кремлевской площади стали собираться толпы народа. Старообрядцы монахи и священники, расставив свои аналои со старыми иконами, усиленно проповедовали правду старой веры. Тем временем в Грановитой палате собрались царевны Софья и Татьяна и царица Наталья. Духовенство и бояре были в полном сборе. Староверческие вожди священник Никита, соловчанин Савватий, Сергий, Савва Романов и другие в сопровождении стрелецких выборных и охраны тоже вошли в палату. По рассказу Саввы Романова, при входе произошла стычка между старообрядческим и новообрядческим духовенством, но стрельцы, “устремившись на попов и начавши их под боки кулаками бить”, решили вопрос в пользу старой веры. В самой Грановитой палате спор сразу принял страстный характер, но патриарх Иоаким держался твердо и ни в чем не уступал. Софья энергично поддерживала патриарха и все время вмешивалась в спор в его пользу. Как всегда бывает в идеологическом споре, аргументы не могли убедить ни одну из сторон. Временами спор переходил в драку, и старообрядец священник Никита Дружинин, набросившись в пылу дискуссии на архиепископа Вологодского Афанасия, стал, по свидетельству Медведева, “бить и терзать иерарха”[100]. Упорность и страстность раскольников произвели тем не менее более сильное впечатление на присутствующих, чем богословская аргументация епископов и психологически победа склонялась в их пользу. Чтобы не дать раскольникам возможности воспользоваться начальным успехом и этим подорвать авторитет церковных и государственных властей, Софья прервала прения и пригрозила, что в случае дальнейшего проявления неуважения к иерархии и власти она с царями уедет из Москвы.

Старообрядцы оставили палату торжествуя. “Победихом, победихом”, — кричали они и поднимали руки: “Тако слагайте персты, веруйте люди по-нашему. Тако веруйте. Мы всех архиереев перепрахом и пострамиша. Нам-де государи приказали по-старому креститися”. Они пели церковные песнопения и благодарили Бога за победу[101].

Но их торжество длилось недолго; в июле счастье отвернулось от них так же легко, как и повернулось. За Софьей и партией порядка стояли дворяне — хребет московского государства — и регулярные полки. Часть стрельцов заколебалась. Оскорбления, нанесенные патриарху и епископам, переменили настроения многих стрелецких офицеров. Особенно среди стрельцов “гвардейского” Стремянного полка быстро усилились симпатии к правительству[102]. Сами старообрядцы не обладали ни влиянием среди правительства, ни средствами, необходимыми для обеспечения лояльности своих сторонников и не имели опытных вождей. Умная Софья, пригласив к себе офицеров, подкупила одних из них, другим дала повышения или награды. Много денег попало и рядовым стрельцам. Большое количество пива, меду и водки, щедро розданное правительством, вывело из строя наиболее буйные элементы среди стрельцов и населения[103]. Вожди раскола из духовенства были схвачены верными власти частями. Рано на рассвете 11 июля на Красной площади Никита Добрынин дорого заплатил за попытку реставрации старого обряда: он был “главосечен и в блато ввержен, и псам брошен на съядение”. Другие отцы были сосланы[104].

Хованский и не смог, и побоялся защитить своих единоверцев. Не умея маневрировать и рассчитывать, он своей поспешностью чересчур рано обнаружил силы и намерения старообрядцев. Его надменность и порывистость характера отпугивали всех окружающих. К тому же он, видимо, увлекался и другими делами: через несколько дней после казни Никиты и его недавних приверженцев он женился на вдове дьяка Лариона Иванова[105]. Между стрельцами и холопами началась рознь. Софья со всем двором уехала из Москвы и этим поставила себя и правительство вне пределов досягаемости стрельцов и московской черни. Дворянство быстро мобилизовалось на защиту власти от мятежников. Вызванный к Софье под предлогом обсуждения вопроса церемониала князь Иван Хованский был схвачен, обвинен в злоупотреблениях и превышении власти и казнен 17 сентября[106]. Оставшиеся без военных и духовных вождей стрельцы очень быстро присмирели. Не выступив ни в защиту старообрядцев, ни на помощь Хованскому, они пропустили последнюю возможность захватить власть, восстановить старую веру и усилить свое влияние в Москве[107].

Неудача попытки реставрации старой веры как общегосударственного исповедания в июле 1682 года ясно показала слабые стороны ее сторонников. Весь аппарат власти был в руках дворянства и бюрократии, стоявших еще до никоновских реформ в рядах врагов церковной партии и, за единичными исключениями, всегда выступавших против усиления церковного влияния на Руси. С ними же был патриарх и ведущее духовенство. Хованский со своими мечтами о старой вере так же был одинок при дворе, как и десять лет перед этим были Морозова и Урусова. Сами старообрядцы, мало интересуясь вопросами политики, были совершенно не подготовлены к борьбе за власть. Значительная часть их, ужаснувшаяся перед тенью Антихриста, даже не звала к борьбе за власть в церкви, а только старалась избежать столкновения и с силами сатаны, и с силами попавшего, по их мнению, под влияние сатаны правительства.

В 1685 году новые двенадцать подробных статей, изданные правительством царевны Софьи и, несомненно, рекомендованные патриархом Иоакимом, усиливали борьбу с церковной оппозицией. Ими повелевалось упорных “хулителей” церкви жечь; проповедников самосжигания казнить смертью; их последователей, согласившихся перейти в “старую” веру было приказано для острастки “бить кнутом” и отсылать в монастыри под строгий начал. Укрыватели наказывались батогами, кнутом, ссылались и штрафовались. Имущество “раскольников”, их укрывателей и поручителей отбиралось в казну[108]. Этими мерами правительству и патриарху удалось смирить последних старообрядцев столицы страны. Неудача 1682 года и закон 1685 года еще более усилили эту тенденцию бегства от Антихриста. Все большие старообрядческие группы Москвы и Подмосковья спешат покинуть находившиеся под строгим контролем города, бегут в леса, в Поморье, на Керженец, в степи на Дон, в Стародубье, за границу — в Польшу. Старообрядческая Москва пустеет.

Когда в 1696 году полковник Иван Цыклер, участник мятежа 1682 года, позже перешедший на сторону Петра, организовал новый заговор, в его группе участвовал только один приверженец старой веры, брат Морозовой. Сам Цыклер, уговаривавший своих сообщников выступить против Петра, “изрезать его в ножей пять”, был просто неудавшимся карьеристом, мстившим царю за свои неудачи. Да и само число заговорщиков было невелико. Кроме Цыклера и брата Морозовой, Алексея Соковнина, “потаенного великой капитоновской ереси раскольника”, в нем участвовали только два стрельца и один казак. Самое тщательное расследование дела, проведенное лично Петром, не обнаружило ни следов более крупной группы заговорщиков, ни связей с раскольниками вне Москвы[109].

Последнее из политических выступлений стрельцов с оттенком старообрядческой фронды против московского правительства — бунт четырех полков, бывших на походе из Азова на литовскую границу, показало, что хотя среди стрельцов оппозиционные настроения были очень сильны и в 1698 году, но силы их были слабы и решимости и единства среди них не было, как не было и малейшей серьезной возможности успеха. Считая, что правительство относится к ним несправедливо, стрельцы сделали попытку захватить Москву и посадить на престол заключенную в монастыре царевну Софью. Со своей стороны, Софья надеялась на возврат к власти и, вступив в сношения с делегатами стрельцов, писала: “Ныне вам худо, и впредь будет хуже, идите на Москву...”[110]. 10 июня в Москву пришли вести, что подошедшие к Западной Двине стрельцы отказались повиноваться правительству и двинулись на Москву. В столице началась паника среди сторонников новых порядков и иностранцев. Один из проживавших в это время в Москве иезуитов писал: “Первейшим намерением стрельцов было истребить совершенно немцев и их слободу, этот удар всегда грозит этой народности и всем нам с ней, если не дай Бог умрет светлый царь [Петр]...”[111]. Но правительство было достаточно сильно, чтобы остановить продвижение стрельцов. Генерал Гордон во главе солдатского регулярного войска, насчитывавшего 3700 солдат и 25 пушек, 17 июня у Тушина остановил и разбил наголову стрелецкие полки. Слабость военного обучения, отсутствие организации и вождей обрекли и эту последнюю попытку стрельцов на неудачу. Хотя, видимо, у стрельцов и было намерение вовлечь в движение раскольников, части стрельцов, стоявшие в Казани и Астрахани, и казаков — никто не выступил им на помощь[112]. Вернувшись из своего европейского путешествия, Петр окончательно добил стрелецкое войско. В пытках и на плахе погибли последние воинствующие сторонники старых порядков и старой веры среди стрельцов, а само стрелецкое войско было уничтожено. Как бы отмечая эту победу над одним из устоев старой Руси, царь начал символическую европеизацию или, точнее, модернизацию двора и высшего русского общества. На следующий же день по приезде в Москву, 26 августа 1698 года, на приеме придворных он сам начал резать бороды бояр, символ древнего русского уклада жизни[113]. На тех, кто отказывался резать бороду, была наложена особая пошлина-пеня. Через шестнадцать месяцев по его же приказу в первый день нового года нового XVIII века его шуты стали резать и длинные старорусские одежды придворных. Так, хотя бы пока во внешности, государство Российское отказывалось и от старинных привычек, и от традиционной культуры и старалось сделать из старой Московской Руси новую, западного культурного типа страну.

Примечания

[73] Соловьев С.М. Т. VII (XIII). С. 123.
[74] Карташев А.В. Очерки... Т. II. С. 233.
[75] Соловьев С.М. Т. VII (XIII). С. 192.
[76] Между историками существуют разногласия о времени собора. Одни относят его к 1681 году, другие — к 1682 или 1681—1682 годам. Виноградский Н. Церковный Собор в Москве 1682 года. Смоленск, 1899; Воробьев Г. О Московском Соборе 1681—1682 г. СПб., 1885; Смирнов Е. Иоаким патриарх Московский. М., 1881; АИ. Т. V. С. 75.
[77] Виноградский Н. Указ. соч. С. 38—47.
[78] Воробьев Г. Указ. соч. С. 38—61.
[79] Христианское чтение. 1882. Т. I. С. 179, 187.
[80] АИ. Т. V. № 75, № 100; Христианское чтение. 1888. Т. I. С. 180—188; СГГД. Т. IV. ¹№ 128, 131.
[81] ПСЗ. Т. II. С. 368—379.
[82] Медведев С. Созерцание краткое // ЧОИДР. 1894. Т. IV. С. 66. Интересны и новые данные о мятеже 1682 г. из т. н. Летописца 1624—1692 гг. (см.: Хрестоматия по истории СССР XVI—XVII вв. М., 1962. С. 509—513) и в “Описании колико бысть смятение...” (см.: Древнерусская литература и ее связи с новым временем. М., 1967. С. 11, 317—354).
[83] ААЭ. Т. IV. С. 561.
[84] Aввакум. Сочинения... С. 862.
[85] Румянцев И.П. Указ. соч. С. 273—274.
[86] Аввакум. Сочинения... С. 53; Медведев С. Указ. соч. С. 76.
[87] Романов С. История о вере и челобитная о стрельцах // ЛРЛД. Т. V. С. 111.
[88] Показания игумена Сергия в июле 1682 г. См.: Румянцев И.П. Указ. соч. Прил. С. 92.
[89] Там же. С. 92, 96—99.
[90] Медведев С. Указ. соч. С. 90.
[91] Богословский М.М. Петр I. М., 1940. Т. I. С. 47.
[92] Романов С. Указ. соч. С. 112.
[93] Там же. С. 116.
[94] Там же. С. 120.
[95] Роспись стрелецких полков см.: Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. Т. I. СПб., 1858. С. 388, 66; Богословский М.М. Петр I. Т. I. С. 199.
[96] Очерки истории СССР Т. 6 (Период феодализма. Россия в первой четверти XVIII века) . М., 1954. С. 329—330.
[97] Письма Хованских см.: Старина и Новизна. 1906. Кн. X. С. 313—314.
[98] Романов С. Указ. соч. С. 121.
[99] Там же. С. 151.
[100] Медведев С. Указ. соч. С. 87.
[101] Там же. С. 91; Романов С. Указ. соч. С. 145.
[102] История о невинном заточении ближнего боярина, Артемона Сергиевича Матвеева. М., 1785. С. 130, 187.
[103] Романов С. Указ. соч. С. 147.
[104] Там же. С. 148; АИ. Т. V. С. 194; Устрялов Н.Г. Указ. соч. С. 289; Медведев С. Указ. соч. С. 91.
[105] Богословский М.М. Петр I. Т. I. С. 46.
[106] Царская Грамота патриарху Иоакиму // АИ. Т. V. С. 146, 147.
[107] Устрялов Н.Г. Указ. соч. Т. I. С. 85.
[108] ААЭ. Т. IV. С. 284.
[109] Богословский М.М. Петр I. Т. I. С. 389; ДРВ. Т. XV. С. 385; Записки Гордона (нем. текст).
[110] Устрялов Н.Г. Указ. соч. Т. III. С. 161.
[111] Письма и донесения иезуитов о России. СПб., 1904. С. 7.
[112] Там же.
[113] Донесение цесарского посла Кварента. См.: Устрялов Н.Г. Указ. соч. Т. III. С. 621.

Ссылки по теме
Форумы