XIV. Ферраро-Флорентийский собор (1438-1439 гг.)

Александр Дворкин. Очерки по истории Вселенской Православной Церкви.


Литература: Papadakis; Runciman, The Great Church; Runciman, The Fall of Constantinople; Meyendorff J. Was there an Encounter between East and West at Florence? // Rome, Constantinople, Moscow: Historical and Theological Studies, N.Y., 1996; Архимандрит Амвросий (Погодин). Святой Марк Эфесский и Флорентийская Уния. М., 1994; Gill; Ostrogorsky, History of the Byzantine State; Vasiliev.


1. В начале 1438 г. делегация из 700 человек отбыла из Константинополя в Феррару. По заранее подписанному договору ее проезд и содержание во время собора взял на себя папа. Делегацию возглавляли император Иоанн VIII и престарелый Иосиф II, патриарх Константинопольский. С ними прибыло более 30 митрополитов, часть из которых взяли на себя функции легатов Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского патриархов. Болгары и сербы отказались принимать участие в подобном мероприятии. Из Московии прибыл новоназначенный (специально для участия в соборе) митрополит Исидор (бывший константинопольский игумен), привезший с собой Авраамия, епископа Суздальского, и целую группу русских клириков и мирян. Были представители из Церкви Молдовлахии. Прибыла даже делегация (епископ и мирянин) из далекой Грузии.

8 февраля 1438 г. византийцы прибыли в Венецию, где они прогостили почти целый месяц и добрались до Феррары лишь 4 марта. Но и там обсуждение всех вопросов было по просьбе императора отложено на несколько месяцев: он ждал прибытия светских европейских властителей - ведь именно от них он ожидал военной помощи Константинополю. Однако представители светских властей Запада так и не прибыли на собор. В Ферраре не было ни одного европейского монарха: все сильные в военном отношении государства заседали в Базеле. Единственной силой, поддерживавшей папу Евгения, была Англия. Но у нее хватало своих забот. Так что военной помощи, на которую надеялись греки, было неоткуда взяться.

А вскоре греки были разочарованы и серьезными финансовыми трудностями, переживавшимися папством. В конечном итоге, именно не оплаченные папой счета и его пустая казна в январе 1439 г. вызвали переезд собора во Флоренцию. Император наконец-то стал понимать, что вряд ли уния сможет принести империи ту помощь, на которую он рассчитывал.

Но все-таки православные не могли не отметить, что собор явился явным поворотом в папской политике. Действительно, как уже отмечалось выше, все предложения Кантакузина были приняты. Собор действительно собрался для проведения серьезной дискуссии без каких-либо предварительных условий. Учли даже просьбу византийцев о том, чтобы место встречи было в Италии. И наконец, папство признало справедливость требований греков, что подбор делегатов собора должен проводиться на репрезентативной основе. Константинопольская Церковь в XV в. (как и Кантакузин за сто лет до этого) ясно понимала, что любое соглашение, достигнутое без участия грузин или тем более русских имеет очень мало шансов на конечный успех.

Император приложил все усилия, чтобы сколотить внушительную делегацию. Самыми видными ее членами стали: новопоставленный митрополит Никейский Виссарион (известный латинофрон) и противник унии митрополит Эфесский Марк Евгеник. Его поддерживали афонские монахи из монастырей Великая Лавра, Св. Павла и Ватопед. Если учесть присутствие представителей целого ряда православных стран, могло сложиться мнение, что географически православный мир был весьма полно представлен.

Но на самом деле это была лишь видимость. Миллионы православных христиан, проживавших на Балканах и в Малой Азии, не говоря уже о жителях Ближнего Востока, не были представлены на соборе, так как их территории находились под турецким владычеством. Византийские делегаты на Ферраро-Флорентийском соборе на самом деле могли считаться представителями немногим более сотни тысяч православных, проживавших в то время на территории, которая все еще оставалась у империи.

С другой стороны, латинская делегация, прибывшая на собор, была весьма серьезной: все ее члены являлись профессиональными философами, отлично знающими творения отцов. В нее входили три ученых доминиканца: урожденный грек Андрей Хрисоберг, архиепископ Родосский; Иоанн Черногорский, архиепископ Ломбардский, и испанец Иоанн де Торквемада. Делегацию возглавлял кардинал Чезарини. Папа Евгений постоянно контролировал ситуацию и делал все, чтобы усилия делегации были бы хорошо скоординированными.

И тем не менее западная делегация также по-настоящему не могла претендовать на то, что она представляет всю латинскую Церковь: в нее входило довольно мало епископов, и почти все они были итальянского происхождения. Лишь крошечная горстка приехала из-за Альп.

Несмотря на громадный численный состав византийской делегации, лишь немногие из ее членов были хорошо богословски образованны. В общем-то, большая часть делегации не была готова к серьезным богословским спорам. Как мы видим из протоколов собора, в основном все дискуссии велись свт. Марком Эфесским и Виссарионом Никейским (оба они также исполняли роль легатов - соответственно, Иерусалимского и Александрийского патриархов).

Именно из-за недостатка квалифицированных членов делегации некоторые ведущие византийские интеллектуалы (в том числе Исидор, Марк и Виссарион) были возведены в архиерейский сан непосредственно перед отбытием византийской делегации в Феррару.

По всей видимости, по этой же причине император включил в делегацию нескольких видных ученых-мирян, в том числе четырех философов. Всех их звали Георгиями: известный латинофрон и поклонник Фомы Аквинского Георгий Схоларий (вначале он выступал за унию, но потом разочаровался в ней), Георгий Амирутц, Георгий Требизондский и престарелый, но по-прежнему весьма эксцентричный вольный философ-неоплатоник Георг Гемист Плифон (1360-1452) [37].
К моменту созыва собора Плифон пребывал уже в очень преклонных летах: ему было под 80. В ренессансной Италии к нему относились как к живому классику, и повсюду его сопровождали толпы поклонников. Философ изрекал перлы мудрости, которые немедленно за ним записывались; он купался в лучах своей славы и наслаждался всеобщим вниманием.

2. Серьезные сложности в проведении дискуссии были вызваны глубинными различиями между греческой и латинской методологиями. С одной стороны, как открыто признал византийский томист Георгий Схоларий, слабая диалектическая подготовка его соотечественников не могла сравниться с утонченными силлогизмами в аргументации латинян, а попросту - они умели спорить гораздо лучше греков.

С другой стороны, будучи наследниками латинского схоластицизма, западные богословы подходили к каждому вопросу с философской и диалектической точки зрения, зачастую в ущерб библейской и патристической перспективе. Для православных, которые никогда не рассматривали богословие как исключительно схоластическую или научную дисциплину, такой подход являлся серьезной проблемой. Даже Исидор Киевский - горячий поклонник латинской учености и богословия - вынужден был признать, что непривычные философские категории и аргументы, использовавшиеся латинянами на соборе, скорее, углубили раскол, увеличили и усилили разногласия.

Итак, византийская делегация в Ферраре лишь формально представляла восточное христианство и по большей части была богословски не подготовлена к серьезной дискуссии. К тому же она была разделена между собой - еще один ослабляющий ее фактор. Это разделение можно проиллюстрировать на примере двух самых видных ее членов.

Виссарион, который, как и его главный протагонист Марк Эфесский, учился у Плифона, был беззаветно предан греческой классической традиции. Сохранение этого священного наследия стало главной заботой его жизни. Ощущая, что приблизились последние дни Империи, пламенный гуманист пришел к мысли, что это была прежде всего миссия латинского Запада. Принимая во внимание его страстную любовь к древности и философскую ориентацию, не говоря уже об убеждении, что христианству невозможно будет выжить под исламским владычеством, можно понять, почему его довольно легко убедили в правоте латинской позиции. В 1439 г. он подписал унию.

Ему также удалось убедить в правоте своего выбора целый ряд делегатов собора, в том числе Исидора, митрополита Киевского и всея Руси. Знаменательно, что задолго до 1453 г. и Виссарион, и Исидор эмигрировали в Италию, официально перешли в католичество и заняли высокие позиции в папской курии. Оба сделались не только папскими легатами, но даже и кардиналами.

Византийские гуманисты на соборе относились с большим недоверием и подозрительностью к свт. Марку Эфесскому - представителю паламитской исихастской традиции. Не любили его и те, кто хотел принять унию в обмен на политическую выгоду.

Да, действительно, у свт. Марка была иная система ценностей. До сих пор часто можно услышать обвинения в фанатизме и ультраконсерватизме, высказываемые либеральными историками и богословами в его адрес. Современный римо-католический историк, несомненно, выразил широко распространенное мнение, когда написал следующие слова: «Если бы можно было выделить одну-единственную причину неудачи Флорентийского собора, то ей является Марк Евгеник - митрополит Эфесский».

И тем не менее свт. Марк искренне стремился к единству - иначе он не поехал бы на собор. Но он также был убежден, что для достижения единства Рим должен уступить по ряду пунктов - в частности, отказаться от односторонних нововведений, таких, как незаконная интерполяция filioque в Символ веры и новое схоластическое учение о чистилище. И он был глубоко разочарован увиденным во Флоренции. Св. Марк отказался подписать унию 1439 г. и по возвращении в Константинополь стал лидером православных. После кончины свт. Марка в 1445 г. это лидерство перешло к его ученику Георгию Схоларию.

3. Один из главных источников знаний о соборе - мемуары диакона Сильвестра Сирополуса, великого экклесиарха храма св. Софии Константинопольской. В них можно найти не только рассказ о самом соборе, но и множество бытовых сведений и других весьма характерных зарисовок, сделанных на редкость приметливым наблюдателем и участником событий. Как греческие, так и латинские стенограммы собора были утеряны. Имеется лишь их реконструкция, сравнительно недавно (1953 г.) созданная иезуитским историком Дж. Гиллом. Из современных собору источников можно указать еще на его историю, написанную ревностным униатом - Дорофеем, митрополитом Митиленским (он даже получил денежное вознаграждение от папы за свой труд), и автобиографическое сочинение свт. Марка Эфесского «Изложение Святейшего Митрополита Эфесского о том, каким образом он принял архиерейское достоинство, и разъяснение о соборе, бывшем во Флоренции».

Собор долго не мог начаться. Хотя официальное его открытие состоялось 9 апреля 1438 г. (через месяц после того, как византийцы прибыли в Феррару), император немедленно запросил отсрочки, чтобы дождаться прибытия светских правителей. Кроме того, задерживали вопросы протокола, например, кто должен созывать собор - папа или император? Чей трон должен быть выше? Папа с самого начала потребовал, чтобы патриарх Иосиф при первой встрече поцеловал бы ему туфлю по латинскому обычаю, и только после твердого отказа греческой стороны снял свое требование.

Лишь в начале июня были назначены две комиссии по десять человек с каждой стороны, которые приступили к обсуждению вопроса о чистилище. Другие тринадцать сессий, с 8 октября по 13 декабря, были посвящены интерполяции Символа веры. Во время этих заседаний Марк Евгеник являлся главным представителем византийской стороны, а Андрей Родосский и кардинал Чезарини - латинской.

Как уже отмечалось выше, Георгий Схоларий честно признавал, что его соотечественники не могли сравниться с латинянами ни по эрудиции, ни по диалектическому мастерству. Патриарх Иосиф был к тому времени уже в весьма преклонных летах. Незаконный сын болгарского царя и греческой аристократки, он был добродушным старичком, не отличавшимся ни выдающимися умственными способностями, ни крепким здоровьем и не имевшим никакого веса или авторитета. Так что ему не удалось сплотить греческую делегацию в единое целое. Каждый выступал сам от себя, в отличие от латинской стороны, действовавшей единой сплоченной командой. Более того, греки часто вступали в разногласия друг с другом. Их задача осложнялась позицией императора. Несмотря на его желание не уронить достоинство своего имперского величества и своей Церкви, он прибыл на собор, чтобы добиться унии любой ценой. Иоанн VIII достаточно разбирался в богословии, чтобы понимать, что по ряду фундаментальных вопросов единства достичь было невозможно. Он попросту запретил своей делегации обсуждать такие вопросы, как ипостаси Св. Троицы, различие сущности и энергий и др. Когда при обсуждении вопроса о filioque один из членов латинской делегации поднял вопрос об энергиях Бога, сам свт. Марк Эфесский со смущением ответил ему, что не имеет полномочий обсуждать этот вопрос. Трудно себе представить, как мог прийти к подлинному единству собор, на котором нельзя было обсуждать основные вопросы, бывшие главной причиной разделения.

В конце концов греки сдались. В официально утвержденной повестке собора стояли следующие вопросы для дискуссии:

1) чистилище;

2) исхождение Св. Духа;

3) роль папы;

4) квасной или пресный хлеб Евхаристии и иные богослужебные различия (например, Эпиклеза и т.д.).

Другие вопросы, типа брака священства и возможности развода, решили обсудить позже. Было согласовано, что основой для дискуссий будут: Писание, каноны Вселенских Соборов, творения отцов Церкви, признанных святыми и на Западе, и на Востоке. Греки после определенного давления согласились на своеобразный «нулевой вариант»: каждый латинский отец считался равным по авторитету с греческим отцом. Таким образом, латиняне получили еще одно преимущество, ибо они знали и латинских и греческих отцов, в то время как греки в основном знали только своих.

По словам видного американского православного историка Дж. Эриксона, «в дискуссиях обе стороны не смогли приблизиться к разделявшим их серьезным догматическим вопросам. Латиняне не хотели замечать не только главных интуиций и опасений греческой святоотеческой традиции, но и многих аспектов латинской традиции. Давая неверную оценку значимости и весомости своих зачастую сомнительных источников, они лишь пытались впихнуть чужое богословие в прокрустово ложе собственной системы» (Filioque and the fathers at the Council of Florence).

Итак, комиссии работали с 8 октября по 13 декабря 1438 г. Тем временем удалось договориться, что открывает собор папа, но как бы с санкции императора. Первое заседание состоялось 8 января 1439 г. Но к тому времени папская казна окончательно опустела. В декабре в Ферраре вспыхнула эпидемия моровой язвы, что дало удобный повод перенести соборные заседания во Флоренцию, предложившую свое гостеприимство. Так греки все же оказались отрезанными от моря. Во Флоренции первое время возобновились частные дискуссии и переговоры на комиссиях о предметах соборного рассмотрения.

Собственно соборные заседания проходили со 2 марта по 26 августа 1439 г. Первые восемь сессий (2-24 марта) концентрировались исключительно на тринитарных импликациях filioque. Заседания сопровождались жаркими дебатами о подлинности патристических текстов, используемых каждой из сторон.

Но это не было единственным источником напряженности. На заседаниях собора происходили разные не слишком красивые сцены. Грузинский епископ обвинил его участников в язычестве, так как, по его мнению, на соборе обсуждались главным образом доселе неизвестные ему язычники Платон и Аристотель. Виссарион прилюдно назвал Марка Эфесского бесноватым, на что тот ответил ему: «Ты ублюдок, что и доказывается твоим поведением!» Некоторые греческие епископы услужливо доносили папе, что Марк называет его еретиком. Забегая вперед, можно сказать, что упорство и строптивость Эфесского митрополита вызвали такой гнев императора, что тот в конце концов приказал поместить его под стражу и не выпускать на все время заключительных переговоров на соборе.

Все это завело собор в очередной тупик, и с 24 марта по 27 мая работа вновь проходила лишь в комиссиях. Римская курия, страдавшая от безденежья и раздраженная несговорчивостью греков, прекратила выдавать им субсидии на содержание, и те начали терпеть лишения. В то же время высшие католические прелаты прилагали огромные усилия, чтобы очаровать греков и склонить их на свою сторону.

Виссарион подружился со многими гуманистами, с которыми его роднила любовь к греческой античности. Не сдавался один только Марк Эфесский. Плифон вообще давно перестал ходить на мало интересовавшие его соборные заседания: он читал лекции в различных учебных заведениях и в кружках своих поклонников и наслаждался вниманием и славой. Правитель Флоренции Козимо Медичи основал в его честь Платоновскую Академию.

В конце мая патриарх Иосиф сдался и принял решение все подписать. Однако 10 июня он умер. Один член греческой делегации ехидно сказал, что как приличному человеку, растерявшему остатки своего престижа, ему ничего другого просто не оставалось сделать. Он был похоронен в той же церкви, где проходили заседания собора, - Santa Maria Novella. Его гробница до сих пор находится там.

А работа собора продолжилась. Свт. Марк к тому времени уже был под стражей и не принимал участия в дискуссиях. В течение последних шести недель обсуждали целый ряд вопросов, в том числе верховенство римского папы, евхаристия и вновь чистилище.

Лишь после всех этих дискуссий 6 июля 1439 г. кардинал Джулио Чезарини и митрополит Виссарион Никейский по-гречески и по-латыни провозгласили объединение Церквей.

4. Как видно из вышеизложенного, на Ферраро-Флорентийском соборе было весьма мало пленарных сессий. Большая часть важной работы проделана в небольших группах и комиссиях. Именно на этих встречах эксперты с обеих сторон обсуждали, исправляли и в конце концов одобряли пункты, из которых и состояло принятое в июле 1439 г. постановление собора, носившее название Laetentur caeli. Лишь вступление и заключение этого документа были написаны дополнительно.

Условия объединения были следующими:

1. Чистилище. Хотя византийцам учение об очистительном огне казалось весьма второстепенным, по настоянию латинян учение о чистилище стало первым вопросом на повестке дня Ферраро-Флорентийского собора и весьма подробно обсуждалось обеими сторонами. Ему также посвящена значительная часть Laetentur caeli. Этот вопрос иллюстрирует принципиально различный подход обеих сторон к учению о спасении.

В отличие от других вопросов, обсуждавшихся на соборе, проблема чистилища была сравнительно нова. Лишь в XIII в. византийцы впервые узнали об этом латинском учении. Первая известная нам дискуссия на эту тему произошла в 1235 г. в Отранто (Апулия) между митрополитом Корфусским Георгием Барданесом и неким францисканцем по имени Варфоломей. Как ясно из рассказа последнего об этой встрече, митрополиту весьма не понравилось новое учение о «третьем месте» и «очистительном огне». Именно епископ Георгий создал неологизм «porgatorion» (чистилище) для обозначения этого учения. Поначалу греки уравняли его с ересью всеобщего спасения (апокатастасис), но вскоре им представился ряд случаев разобраться в нем получше.

В 1254 г. папа Иннокентий IV попытался навязать это учение православным Кипра. Его официальное письмо, датированное 6 марта 1254 г., называют «свидетельством о рождении чистилища как доктринально определенного места».

Следующим шагом в истории чистилища был печально знаменитый Лионский собор (1274 г.), на котором византийским посланцам было велено принять это вероучение от имени императора Михаила VIII. Формула, содержавшаяся в этом имперском исповедании веры, позднее включена в богословское определение собора.

По всей видимости, к 1438 г. латинское богословие чистилища, в которое попадают души, успевшие покаяться, но не успевшие перед смертью сотворить всех искупительных работ за свои прижизненные грехи, было уже весьма хорошо разработано. Западные делегаты на Ферраро-Флорентийском соборе утверждали, что это учение - апостольское, святоотеческое и обязательное для всей Церкви. Для них чистилище было местом в потустороннем мире, куда попадают души для совершения искупительной работы через наказание за свои неискупленные грехи. Хотя вина за грех, как они считали, завершается со смертью, но наказание так или иначе должно быть понесено.

Учение это невозможно понять вне легалистической латинской системы, в которой для объяснения эсхатологических реалий используются юридические концепции. За этой доктриной лежит легалистическое убеждение, что Божественная справедливость требует удовлетворения. Именно поэтому души после смерти должны понести искупительные наказания для «отмены» своих грехов.

Эта расписанная до мельчайших деталей эсхатология основывалась прежде всего на авторитете Рима, схоластической теологии и на ряде положений некоторых латинских отцов, в особенности свт. Амвросия Медиоланского и свт. Григория Великого. Так что латинянам было на что ссылаться. В отличие от них греческая патристическая литература, как правило, обходит молчанием конкретные вопросы посмертной участи человека, вполне резонно считая неблагочестивым пытаться проникнуть в тайны Божественного домостроительства.

В связи с этим византийцам пришлось формулировать ответ на учение о чистилище прямо на соборе. Свт. Марк Эфесский доказывал, что ни богослужение Церкви, ни отцы, ни Писание не дают основания для идеи о чистилище. Он отмечал, что практика и предание Церкви молчат и о промежуточном состоянии или месте для душ после смерти, и о материальном огне, не говоря уже о схоластическом различии между виной и наказанием. Несомненно, византийцам было непросто понять легалистическую и рационалистическую модель искупления, содержавшуюся в латинском учении, которая совершенно не укладывалась в их понимание смысла спасения как общения с Богом, как личного духовного роста, который продолжается в следующей жизни.

Окончательное определение собора 1439 г. относительно чистилища было в основном латинским по содержанию. Согласно ему, некоторые души «очищаются через очистительное наказание после смерти», другие, уже очищенные, поднимаются на небо, а третьи, если они некрещенные или умирают в состоянии смертного греха, «немедленно спускаются в ад».

И тем не менее это формальное определение является несколько смягченной версией западного учения. В него не были включены два положения, против которых греки возражали особенно резко. Это положение о материальном огне и сама идея места или состояния очищения, которое называется чистилищем.

Так что нельзя признать этот пункт безоговорочной победой латинян. Вопрос остался неопределенным и неубедительным для обеих сторон.

Учение о чистилище, как оно было сформулировано в формуле унии 1439 г., стало богословским основанием доктрины об индульгенциях. И развившаяся позже повсеместная торговля индульгенциями (которые якобы могли сократить время пребывания в чистилище) во многом была плодом разработанных во Флоренции определений.

2. Такой же провал характеризует и пункт соглашения, касающийся еще более сомнительного учения о filioque.

Дискуссии о Filioque касались двух аспектов этой проблемы: насколько законной была папская интерполяция в соборный Символ веры и насколько богословски правильной была сама теория двойного исхождения Св. Духа.

Византийцы открыли дискуссию с объявления неопровержимого факта, что дополнительная фраза, вставленная в Символ латинским Западом, была незаконной интерполяцией; более того, III Вселенский Собор в Эфесе ясно постановил, что к Символу нельзя ничего прибавлять или убавлять от него. Латиняне ответили, что отцы Эфесского Собора имели в виду изменение не слов, а изменение смысла, латинская же вставка не только не изменила смысл Символа, но и прояснила его.

Не сумев достигнуть соглашения по первому пункту, стороны перешли к обсуждению самого содержания учения. Латиняне, как всегда, с жаром уверяли, что их понимание проблемы не подразумевало «двух принципов» или «двух источников» в Божестве. Но греков не убедили их заверения.

В конце концов византийские унионисты, стремившиеся найти выход из тупика, предложили принять за основу согласие, которое якобы было по этому вопросу среди отцов Церкви. Для этого использовался такой «блестящий» аргумент: если и греческие, и латинские отцы вдохновлены Святым Духом, они не могли ошибаться относительно Его исхождения. Их тринитарное богословие должно быть идентичным друг другу: даже если они выражали его по-разному, на самом деле они имели в виду то же самое. Исхождение a filio, таким образом, объявлялось тем же самым, что и per filium. Обе формулы стали выражением той же самой догматической истины. В конце концов эта весьма спорная аксиома была принята за основу.

Марк Евгеник, со своей стороны, был убежден, что необходимым условием для подлинного объединения является исключение латинской интерполяции из Символа веры и, соответственно, отказ от анафем Лионского собора (1274 г.) против тех, кто отвергал истинность filioque. Ничего подобного в 1439 г. решено не было. Вышло наоборот: в конце дискуссий на эту тему православным предложили принять латинское учение. Альтернативы им не предлагалось. Так filioque было признано богословски правильным и «законно и обоснованно вставленным» в Символ веры. Но все-таки собор не обязал христианский Восток использовать интерполяцию. Окончательная формула гласила, что Святой Дух исходит от Отца и Сына как от «единого принципа» и что греческие отцы, говоря «через Сына», на самом деле имели в виду «и от Сына».

Таким образом, можно констатировать, что и проблема filioque во Флоренции осталась неразрешенной. Определение собора по этому поводу также никак не приблизило объединение Церквей.

3. Вопрос о папской власти обсуждался лишь на нескольких последних сессиях собора, непосредственно перед подписанием июльской унии. Сам по себе этот факт немаловажен. Хотя византийские участники собора знали о происходящем в Базеле, по всей видимости, их это не слишком волновало. Во всяком случае, им (опять же в отсутствие свт. Марка Эфесского) не удалось высказать критические аргументы против концепции папской власти, выдвигавшейся западными канонистами и апологетами папства. Робко высказанные соображения византийцев были основаны на представлениях, весьма далеких от той реальной папской власти, которая развилась к концу средних веков. Похоже, что греков заботило только лишь сохранение теории пентархии. В этом им пошли навстречу.

По поводу папской власти собором было принято следующее решение: как преемник св. Петра епископ Римский «является первоверховным иерархом всего мира», «наместником Христа» и «главой всей Церкви». «Папа римский обладает полной властью («plena potestas» - боевой клич западных антиконсилиаристов; его употребление в постановлениях Флорентийского собора было мощным ударом по собору Базельскому. - А.Д.) руководить и управлять всей Церковью и всеми христианами, как («quemadmodum et» или по-гречески «κάθοντρόπον» - т.е. «до той степени, до которой») это было установлено вселенскими соборами и определено в святых канонах; патриарх Константинопольский является вторым после святейшего римского иерарха (таким образом, только лишь на Флорентийском соборе Римская церковь впервые за всю свою историю официально признала второе место Константинопольской кафедры. - А.Д.), на третьем месте - Александрия, на четвертом Антиохия, Иерусалим же пятый в этом порядке. Все они сохраняют все свои права и привилегии».

Интересно, что последних фраз этого положения не содержится в латинской версии соборного документа - их можно найти только в греческом оригинале. Значит, византийцам в конце концов все же удалось заставить латинян принять часть их идей. И тем не менее византийское определение прав и привилегий четырех восточных патриархатов достаточно аморфно и могло быть истолковано латинянами весьма широко, в то время как портрет папы, окормляющего Вселенскую Церковь, руководящего и управляющего ею, весьма конкретен. Это - максималистическое толкование римского верховенства.

Конечно, определение 1439 г. относительно папской власти было направлено главным образом против западного консилиаризма. Как таковое, оно провозгласило конец этого движения. Соборные суверенность и верховенство, провозглашенные двадцать пять лет назад в Констанце, получили смертельный удар во Флоренции в «непогрешимом документе» Laetentur caeli. Как пишет современный римо-католический историк, «Самым своим существованием Флоренция являлась противовесом собору в Базеле, в конце концов перевесившим его. Сделав это, Флоренция положила конец развитию консилиаристского движения на Западе, которое угрожало изменить само устройство Церкви. Великим достижением Флорентийского собора для Запада было то, что он обеспечил победу пап в борьбе против консилиаризма и выживание традиционного порядка Церкви».

Правда, справедливости ради нужно отметить, что меньше чем через столетие после этого триумфального «достижения» оно было оспорено и отвергнуто протестантской Реформацией. И разработанная собором 1438-1439 гг. теология чистилища (и, соответственно, индульгенций), и теория папской власти способствовали развитию событий, приведших к отказу в 1617 г. Мартина Лютера и его учеников от всей постгригорианской (гильдебрандовской) папской структуры.

Что же касается византийцев, то им, помимо теории пентархии, все-таки удалось протащить определенную двусмысленность в формулировку папской власти. Согласно ей, папа «руководит и управляет всей Церковью и всеми христианами» лишь «до той степени, до которой» это было установлено Вселенскими Соборами и определено в святых канонах. Таким образом, благодаря прославленному греческому хитроумию, концепцию папской власти, безусловно, против желания латинской делегации и самого папы Евгения, приняли с весьма значительной оговоркой. Правда, эта уловка греков была не более чем «кукишем в кармане»: ведь на Западе насчитывали много Вселенских Соборов, в том числе, например, и Лионский, и это место понималось здесь совсем иначе, чем на Востоке. Но тем не менее в конце концов латиняне раскусили эту двусмысленность и постфактум переписали официально принятое соборное постановление. Вместо спорного «quemadmodum et» в латинском тексте документа было поставлено «quemadmodum etiam», т.е. «как и». Однако греческий текст остался без изменений.

4. Помимо трех вероучительных определений - о папстве, filioque и чистилище, - которые подробно прорабатывались в Laetentur caeli, в нем кратко упоминался и четвертый пункт повестки дня собора - вопрос обряда и богослужебных различий. По данному пункту собор принял решение, что обрядовые различия не могут служить препятствием для единства, поэтому использование в евхаристии опресноков или квасного хлеба было признано равноценным. Греческий и латинский обряды были провозглашены равноценными, и каждая Церковь могла сохранять свой обряд. Вопрос эпиклезы был обойден молчанием.

И это было все. Постановление собора было предложено к подписанию. К тому времени греки больше всего мечтали наконец вернуться домой, а кроме того, латиняне держали их на коротком поводке благодаря контролированной выдаче провизии и постоянному урезанию жизненных удобств. Справедливости ради нужно сказать, что подписывать постановление никому не предлагалось силой. Конечно, греки испытывали некоторое давление, но все-таки, в принципе, свобода слова и действий оставалась за ними. И тем не менее постановление подписали все, кроме грузинской делегации (она уехала, не дождавшись конца собора), свт. Марка Эфесского, митрополита Исайи Ставропольского и Плифона, который при всей своей нелюбви к греческой Церкви нашел латинскую Церковь еще более враждебной и нетерпимой к свободной мысли. Наш соотечественник Авраамий Суздальский, не знавший греческого и, по всей видимости, не очень понимавший, о чем идет речь, оставил свой автограф на славянском языке вслед за подписью своего митрополита: «Авраамий, смиренный епископ Суждальский».

По преданию, когда папа Евгений услышал, что Марк Эфесский не подписал унию, он воскликнул: «Значит, ничего не достигнуто!»

5. Итак, Ферраро-Флорентийский собор фактически завершился совершенным провалом. С таким трудом давшееся соглашение было абсолютно пустым и ничего не решало. Оно было даже не компромиссом, а лишь уклончивым и двусмысленным определением, в принципе неспособным разрешить подлинные различия и разногласия между двумя сторонами. Похоже, все участники этих событий довольно скоро это поняли. Как писал диакон Сильвестр Сиропулос, у всех было только одно желание - поскорее вернуться домой.

Единственным историческим достижением Флорентийского собора стало поражение, которое он нанес консилиаризму. Кошмар консилиаризма был окончательно похоронен для папизма 18 января 1460 г., когда была опубликована булла Execrabilis, официально запрещавшая апелляцию пап Вселенскому Собору. Но этот запрет был уже формальным и символическим актом: консилиаристское движение испустило дух в 1439 г., когда постановление Флорентийского собора превратило Базельский собор в незаконное собрание. За этим последовало отвержение Базеля большинством правительств Европы. Базельский собор окончился крахом. А без собора реформа католической Церкви стала нереальной. Риму удалось предотвратить реформу, но, как уже отмечалось выше, в ответ он вскоре получил Реформацию.

Акт единения был торжественно прочитан в соборной церкви Флоренции на греческом и латинском языках. В знак единения греки и латиняне обнялись и поцеловались. Была совместно отслужена литургия. После этого папа нашел для греков корабли, и они наконец-то смогли отправиться домой. Исидор Московский и Виссарион Никейский не спешили с отъездом и остались на какое-то время в Италии. В конце концов, как уже говорилось выше, оба были возведены в ранг кардиналов.

Папа обязался содержать в Константинополе 300 воинов и 2 галеры, а в случае особой нужды послать императору 20 галер на полгода или 10 галер на год. Кроме того, в случае чрезвычайной опасности, он обязался поднять европейских государей на крестовый поход. И наконец, для возрождения экономической жизни города он обязался посылать всех паломников на Восток через Константинополь.

Такова оказалась цена унии, но и ее папы не могли заплатить. Ни одно из обещаний сдержано не было. Если сразу же после унии за ней последовал бы успешный крестовый поход, может быть, у нее и появились бы сторонники в Византии. Но похода не было...

Уния была немедленно и единодушно отвергнута практически всем духовенством и народом. Возвращавшиеся из Флоренции епископы, сходя на берег в Константинополе, с ходу отвергали унию и дезавуировали свои подписи, ссылаясь на имперское давление, из-за которого они поставили их под соборным определением. Нет нужды повторять, что они лукавили: как мы видели, Марк Эфесский, выстоявший давление и не подписавший унию, вернулся домой невредимым. Император, видя сопротивление, не провозглашал унию в Св. Софии.

Находящимся в Италии Виссариону и его друзьям-гуманистам, делавшим все возможное, чтобы добиться помощи соотечественникам, царившие в Константинополе настроения казались дикими, неумными и ограниченными. Они были убеждены, что союз с Западом принесет Византии такой прилив новых культурных и политических сил, что она снова сможет встать на ноги. Но практика показала, как глубоко они заблуждались...

Ссылки по теме
Форумы